Юбилей "Русской акции"

«Ныне я эмигрант, человек, всегда бывший чуждым политике, но принужденный покинуть родину по причинам, хорошо известным всему культурному миру, и находящийся в большой нужде…Позвольте горячо просить страну, родную нам, оказать мне материальную поддержку в тех или иных размерах и форме.
Иван Алексеевич Бунин Париж, 3 октября 1921 г.»

Письмо, адресованное президенту Чехословакии Томашу Масарику, не осталось без ответа: будущий лауреат Нобелевской премии получил 50 тысяч чешских крон, сумму по тем временам весьма солидную.

Бунин не был единственным русским писателем в эмиграции, которого поддержала молодая республика. Помощь получали Цветаева, Ремизов, Бальмонт, Мережковский, Зинаида Гиппиус, Куприн, Шмелев, Тэффи, Борис Зайцев… «Вечная благодарность русских людей Вам и Вашему народу, - писал Масарику Мережковский, - за то, что Вы осуществили больше всех других славянских народов великую идею нашего братства».

Первая волна эмиграции, вызванная большевистским переворотом, террором, голодом, разрухой, гражданской войной, вынесла из России заграницу несколько миллионов человек. Бежали в Финляндию и Прибалтику, а оттуда – в Варшаву, Берлин, Париж. Бежали в 1918-ом с немцами, оставлявшими Украину, в 1919-ом – с французами из Одессы и с Юденичем из Петрограда, в 1920-ом с войсками Колчака в Китай, с Деникиным – из Новороссийска в Болгарию, с Врангелем – из Севастополя в Турцию.

Последняя операция была особенно масштабной. Десятки тысяч беженцев со всей России вместе со стотысячной армией в переполненных судовых трюмах пересекали Черное море и высаживались в Стамбуле. Эвакуация проходила под патронажем Франции, которая, признав созданное Врангелем российское правительство, чувствовала свою ответственность за случившееся. Врангелевцы были размещены на Галлиполийском полуострове Турции, протянувшемся вдоль Дарданелл, казаки атамана Краснова – на греческом острове Лемнос.

Турцию массовое нашествие русских не обрадовало, а вооруженная армия не на шутку растревожила. Разочаровавшись в союзниках, без средств к существованию, терзаясь горечью поражения и надеясь на реванш, она беспокоила и Францию, тем более что стала обременять ее казну. Чтобы сохранить армию, Врангель предложил дислоцировать ее в нескольких странах: в Болгарии, Югославии, Чехословакии. Такое решение было достигнуто. Состав эмигрантов был пестрый. Высшая аристократия не составляла большинства, как было принято утверждать еще совсем недавно, наоборот, основную массу эмигрантов творили солдаты и офицеры белой армии, политики разных направлений, студенты, инженеры, ремесленники, церковники, ученые, профессора и, конечно, творческая интеллигенция – писатели, публицисты, философы, художники, артисты, музыканты. Последняя группа эмигрантов появилась в 1921 – 23 годах, когда большевики сравнительно легко разрешали служебное пребывание заграницей, но эта лазейка быстро закрылась: уехавшие не возвращались. Тогда же, осенью 1922-го, советское правительство совершило поступок для него неожиданный и не характерный: арестовав более двухсот крупнейших ученых, еще остававшихся в России, выслало их заграницу на двух пароходах, из Петрограда и из Одессы. Эта научная элита, под угрозой смерти никогда не смевшая возвращаться на родину, стала украшением русской эмиграции.

Инициаторами «Русской акции», начатой в 1921 году в Чехословакии, были президент Томаш Масарик и русофильски настроенные Карел Крамарж, бывший глава первого правительства и лидер народно-демократической партии, и Вацлав Гирса, заместитель министра иностранных дел и один из бывших руководителей чехословацких легионеров в России.

«Русская акция» преследовала не только гуманитарные, но и практические цели, что нисколько не умаляет ее значения. По замыслу президента Масарика, надо было «собрать, сберечь и поддержать остаток культурных сил России», которые после краха большевизма начнут у себя на родине строить новое демократическое государство. Приоритетными были поэтому наука и образование. Одновременно Чехословакия надеялась удовлетворить потребность в рабочих руках на селе, где началась реформа земледелия. Этими соображениями и была продиктована телеграмма Гирсы от 7 ноября 1921 года, в которой он уведомлял Стамбул, что его страна примет 800 студентов и 4000 земледельцев, из них 50 % казаков, донских и кубанских. Недавним военным предстояло найти свое место в мирной жизни, став эмигрантами.

На «Русскую акцию» Чехословакия истратит больше средств, чем все остальные европейские страны, вместе взятые – более полумиллиарда крон, или пять процентов среднегодового бюджета республики. Средства будут поступать через министерство иностранных дел, фонд президента, чехословацкий Красный Крест. Существенную поддержку, материальную и моральную, окажут эмигрантам благотворительные организации и частные лица, знавшие Россию или жившие там ранее, сочувствовавшие ей, легионеры, прошедшие долгий и мучительный путь до Владивостока, представители чешской интеллигенции, влюбленные в русскую культуру.

Первой в Праге эмигрантской организацией, возникшей еще в апреле 1919 года, была Русско-чешская Еднота. В Японском салоне отеля «Беранек», владелец которого даже отказался от арендной платы, вокруг огромного самовара еженедельно устраивались чешско-русские посиделки, где можно было отдохнуть, развлечься, хоть на время забыв о своем утраченном доме. Читались лекции, завязывались дружеские отношения, начиналось знакомство с новой, неизвестной эмигрантам, страной, с ее культурой и стилем жизни.

В конце 1920-го Русский трудовой союз взаимопомощи организовал в ресторане «У Юнгру» ежевечерне работавший клуб, юридическую консультацию, биржу труда, мебельную и переплетную мастерские, кондитерскую. Столовая, открывшаяся 11 января 1921 года в Старом месте, в центре Праги, зазывала земляков на «здоровую русскую кухню»: «Каждый вторник – пельмени, по пятницам – блины, по воскресеньям – пироги, мясные и рыбные. Чай, кофе, пиво, ежедневно – свежие калачи, пончики, пирожки. Все за доступные цены». В тот же день Общество русских оперных и драматических артистов дало свой первый концерт: исполнялись русские танцы и сцены из «Кармен». А еще через два дня в кабаре «Люцерна» праздновалась встреча старого Нового года с чешско-русской концертной программой… Культурные мероприятия со временем станут регулярными. Появится «Русский очаг», организованный по инициативе дочери президента Алисы Масарик, с библиотекой-читальней, клубом для проведения лекций и вечеров, буфетом. Но жизнь налаживалась не так быстро, как хотелось бы.

Основную заботу об эмигрантах взял на себя Земгор – Объединение российских земских и городских деятелей в Чехословакии. У Земгора были свой санаторий в Засмуках, сеть русских библиотек и читален, большая Русская народная библиотека. Земгор заботился о трудоустройстве, образовании, медицинской помощи, жилье. В пражском районе Либень было открыто одно из первых общежитий для эмигрантов «Свободарна». В центре Праги аренда квартиры стоила дорого, селились в новых городских районах, да и то более обеспеченные, дешевле было жить в небольших деревнях вокруг столицы – Збраславе, Черношице, Вшенорах.

Жили скромно. На пособия, ссуды, случайные заработки, пока не находили себе достаточно оплачиваемую постоянную работу. Ради нее переселялись в Брно, Братиславу, Ужгород, Пльзень, в небольшие провинциальные города.

Правовой статус эмигрантов был аналогичен статусу граждан: получали удостоверения личности, а в конце 20-х годов, так же как русские эмигранты в других странах, т.н. «нансеновские паспорта», дававшие право выезжать заграницу (кроме СССР) и возвращаться обратно. Отсутствие политических прав эмигрантов не смущало: они продолжали жить проблемами российской политики, разделенные на партии, фракции, платформы.

На одном фланге сосредоточились партии сторонников монархии и белого движения, на другом – демократические, социалистические, либеральные. Самыми многочисленными были монархисты, самыми влиятельными, благодаря тесным контактам с чехословацкими правительственными кругами, эсеры. Не случайно среди пражских эмигрантов оказалась «бабушка русской революции», лидер партии эсеров Екатерина Брешко-Брешковская и главный эсеровский теоретик и идеолог, председатель Учредительного собрания Виктор Чернов.

Меньшевики, кадеты, русская земледельческая партия, «Крестьянская Россия», «Крестьянский путь»… У каждой партии свой печатный орган: у монархистов – «Русская мысль», у эсеров - «Воля России» и «Революционная Россия», у кадетов – студенческий журнал «Своими путями»… Кроме политических объединений существовали землячества, общества национальные и профессиональные, взаимопомощи, культурные, самообразования, религиозные, спортивные.

Расцвет «русской Праги» приходится на 1922 – 25 годы. Число эмигрантов в республике переваливает за 25 тысяч. Наряду с русской возникают довольно многочисленная украинская и белорусская колонии, в меньшинстве остаются грузины, армяне, калмыки…

Если Париж называли «столицей эмиграции», Харбин – «Россией заграницей», а Берлин – «мачехой русских городов», то Прага именовалась «русскими Афинами» и «русским Оксфордом» как центр образования и науки. Комплекс образовательных учреждений включал в себя приюты для сирот, школы, гимназии, институты и университеты. Педагогические силы собрались первоклассные: одних профессоров более полутораста! Московский университет представляли философ и правовед Павел Новгородцев, бывший ректор, зоолог Михаил Новиков, теолог и экономист Сергей Булгаков (о. Сергий), историк Александр Кизеветтер. Продолжим список именами историка искусств и археолога, члена Императорской Санкт-Петербургской Академии наук Никодима Кондакова, ученого-экономиста, бывшего министра Временного правительства Сергея Прокоповича, экономиста, историка, философа Петра Струве, философа, филолога, историка Дмитрия Чижевского, историка и философа Георгия Вернадского, философа и богослова Георгия Флоровского, философа, основателя интуитивизма Николая Лосского, критика и литературоведа Альфреда Бема… Любой перечень ученых знаменитостей был бы, впрочем, неполным.

Павел Новгородцев основал Русский юридический факультет, готовивший адвокатов, судей, законоведов, политиков. Русский народный университет, руководимый Михаилом Новиковым, превратился в международный просветительский центр, публиковавший научные труды, преимущественно исторические и природоведческие. При университете собиралось «Философское общество», Новиков возглавил и Зоологический семинар. Семинар Кондакова при Карловом университете позднее перерос в Археологический институт, носивший имя русского академика. Сергей Прокопович вел Экономический кабинет. Мировую известность приобрел Пражский лингвистический кружок, основанный в 1926 году языковедом, одним из основателей структурализма Романом Якобсоном. Последний приехал в Прагу официально в 1920 году как пресс-атташе российского торгпредства, но обратно не вернулся.

Готовили специалистов Русский институт коммерческих знаний, Русский институт сельскохозяйственной кооперации, Русский педагогический институт имени Амоса Коменского, Русское высшее училище техников путей сообщения, русская Автомобильно-тракторная школа. Студенты получали стипендию.

Бурную организационную, просветительскую, общественную деятельность вел Валентин Булгаков, историк литературы, секретарь Льва Толстого в последний год жизни писателя. Как «ненадежный элемент» он был выслан из Петербурга в Штеттин на том же «философском пароходе», что и Бердяев, и Лосский. В Праге он издает ряд монографий о Толстом, покупает у русской диаспоры рукописи, книги, фотографии, картины и становится во главе созданного им Русского культурно-исторического музея в Збраславе.

Русская культура, сосредоточившаяся в эти годы в Праге, впечатляла своим богатством и могла удовлетворить даже самый взыскательный вкус. Не случайно возникает идея ежегодного «Дня русской культуры», который с 1925 по 1938 год торжественно проводился в день рождения Пушкина.

Огромным успехом у русской публики в Чехии и за ее границами пользовалась Пражская группа МХТ, образовавшаяся после раскола труппы Московского Художественного театра в 1921 году в Берлине. Недолго, но с блеском работал Русский камерный театр. Заслуженную любовь зрителя снискала Пражская драматическая труппа, возникшая позже, в начале тридцатых.

Возможно, только историкам театра известны сегодня такие имена, как Елизавета Никольская, Ремислав Ремиславский, Бронислав Хорович. А ведь их прекрасно знал и любил не только русский, но и чехословацкий зритель, благо что искусство их не признавало языкового барьера. Никольская была прима-балериной Национального театра в Праге, его главным балетмейстером и хореографом, возглавляла балетную школу как театра, так и свою собственную. Солистом балета и хореографом Национального театра был и Ремиславский, тоже открывший собственную школу балета. Он руководил также балетным ансамблем театра «Варьете», работал хореографом «Большой оперетты» и Театра на Виноградах. Русский оперный певец Хорович выступал на сценах Пражского Национального и братиславского Государственного национального театров.

Из певческих коллективов самыми известными были Донской казачий хор имени атамана Платова и хор имени А.А. Архангельского, прославленный хоровой дирижер и композитор прожил в Чехословакии последний год жизни.

Марина Цветаева жила в Праге с 1 августа 1922 года, как следует из собственноручно заполненной и подписанной ею анкеты Союза русских писателей и журналистов. Из этой же анкеты видно, где жила: Дольние Мокропсы. Деревня под тогдашней Прагой. Хотя точный адрес указан другой: Прага, Вышеградска, 16, Местский (т.е. городской) Худобинец. Это уже центр столицы: в «Худобинце», бывшей пражской богадельне св. Варфоломея, осенью 1921 года было открыто общежитие студентов-эмигрантов.

Цветаева приехала в Прагу из Берлина, где встретилась с мужем, Сергеем Эфроном, прошедшим сначала мировую войну, а потом гражданскую, с Добровольческой армией.

Три года жизни в Праге оказались чрезвычайно плодотворными для Цветаевой. Кроме множества стихотворений созданы «Поэма Горы» и «Поэма Конца», трагедия «Ариадна», большая часть поэмы «Крысолов».

Эмигрантская Прага Цветаеву почти не знала и не была способна воспринимать ее поэзию, казавшуюся претенциозной и вычурной. Знакомых было мало. Из чехов ее добрым другом стала переводчица Анна Тескова, которой она посвятила цикл стихотворений «Деревья». Из эмигрантов – Марк Слоним, литературный критик, высоко ценивший ее как поэта. Слоним был редактором левоэсеровского журнала «Воля России», к ним принадлежал и сам. Считая себя подлинными социалистами, которых предали большевики, левые эсеры держались особняком. Свою позицию занимал и журнал: знакомил с новостями культурной жизни в Советской России, когда там еще была какая-то свобода, например, с «Серапионовыми братьями», Опоязом, конструктивизмом, с крестьянской поэзией. К 1925-ому году «Воля России» превратилась в классический «толстый» журнал, публиковавший произведения, позднее вошедшие в золотой фонд русской эмигрантской литературы. Впоследствии, став признанным автором многотомных историй русской литературы, включая Солженицына и Самиздат, Марк Слоним всегда отводил Марине Цветаевой особое место в русской поэзии.

В 1925 году Цветаева и Эфрон уезжают в Париж, надеясь улучшить материальное положение. К сожалению, благополучия не наступило. В сентябре 1926-го Цветаева писала Анне Тесковой: «…с прекращением чешской стипендии совсем обнищали… В нынешней нищете своей я не повинна, работала как никогда. Три поэмы за лето… Последние известия из Чехии печальные, мне и в половинной (500 крон) стипендии отказано… Кроме труда у меня в жизни нет ничего, да, в конце концов, и не нужно ничего: возможность работать… Отнимите у меня писанье – просто не буду жить, не захочу, не смогу…»

Союз русских писателей и журналистов, созданный в Праге в 1922 году, объединял более сотни членов. Среди знаменитостей, кроме Марины Цветаевой, были Аркадий Аверченко, Василий Немирович-Данченко, Евгений Чириков.

Прославленный редактор «Сатирикона» и «Нового Сатирикона» предпочел Прагу, опасаясь, что в неславянской стране не сохранится как русский писатель. Его веселое остроумное перо и в самом деле легко преодолело языковую границу: на чешский Аверченко много переводили и щедро печатали. Эмигрантской среде была особенно близка его политическая сатира на большевистский режим и его вождей. Аверченко постоянно и с неизменным успехом выступал не только в Чехии, но и в Прибалтике, Польше, Румынии, в Берлине и в Белграде. В Праге вышло 12 томов его собрания сочинений. Ему было немногим более сорока, когда отказало сердце, и он умер в пражской городской больнице.

Известным и почитаемым писателем был Евгений Чириков, опубликовавший в эмиграции тринадцать томов своей прозы. На чешском его книги – 26 томов – нередко выходили раньше, чем на русском. Его хорошо знал еще русский дореволюционный читатель как романиста и драматурга, бравшегося за острые социальные и политические проблемы. Размышлениям о драматической судьбе России последних лет посвящены и его книги эмигрантского периода.

Плодовитым, несмотря на преклонный возраст, оставался Василий Немирович-Данченко, брат одного из основателей МХАТа, опубликовавший в эмиграции около десятка книг и множество произведений в периодике. Его охотно переводили на европейские языки, но больше всего - на чешский.
Молодое поколение литераторов-эмигрантов группировалось по творческим интересам. Возникли «Скит поэтов», руководимый Альфредом Бемом, и «Далиборка», по названию кафе, где первое время собирались. Марк Слоним, будучи редактором журнала и одним из организаторов издательства «Пламя», мог больше других позаботиться о новых талантах и помочь им войти в литературу.

Издательство «Пламя» заслуживало бы большего, чем простого упоминания. В 1923-25 годах оно было лучшим среди всех эмигрантских издательств, выйдя на мировой рынок. Председатель Правления, филолог, историк литературы, профессор Карлова университета Евгений Ляцкий задал исключительно высокий научный и художественный уровень изданий и широкий тематический диапазон, охватывавший философские и исторические науки, историю литературы, естествознание, технику, прикладные науки, искусство, справочные издания и учебники.

Осенью 1924 года Сергей Эфрон, студент Карлова университета, писал сестре: «Двадцать пятый год не обещает ничего хорошего… Возможно, что ради заработка придется переехать в Париж, там есть хоть какой-то шанс найти работу, здесь никакого. Нас, русских, тут слишком много…» Русских, действительно, было много и не только в Чехословакии, во Франции их было вшестеро больше, в Германии – вчетверо, в Польше – вдвое. «Русская акция» продолжала действовать. Но эмиграции, казавшейся вначале временной, не видно было конца. Готовившиеся для новой России научные и инженерные кадры вынуждены были искать себе применение заграницей. К 1928 году высшие учебные заведения в Чехословакии закончило около двух тысяч русских эмигрантов, получивших дипломы врачей, юристов, философов, педагогов, экономистов, инженеров.

Эмигрантское общество постепенно деполитизируется, особенно молодежь. Политические партии раскалываются, идейные ориентации их теряют четкость и бескомпромиссность. Находит приверженцев «сменовеховство», утверждавшее, что большевистская Россия под влиянием внутренних и внешних обстоятельств будет эволюционировать и со временем станет нормальным демократическим государством, поэтому надо отказаться от идеи свержения советской власти и начать с ней сотрудничать. Часть эмигрантов поддается «возвращенческим» настроениям: прежней России все равно не дождаться, надо вернуться в ту, что есть. «Теоретическую базу» подготавливают «евразийцы»: Россия – не Европа и не Азия, Россия – самостоятельный континент, Евразия, со своей, не европейской и не азиатской, моделью развития. Ее, эту модель, надо принять. Добавим от себя: даже если она претворяется в жизнь сталинской диктатурой…

Мировой кризис конца 20-х – начала 30-х годов не обходит Чехословакию. Прежних средств на «Русскую акцию» правительство выделить уже не может: вместо 90 миллионов крон в лучшие годы ограничивается в 1930-ом 15 миллионами; к 1937 году эта сумма падает до 2,6 миллиона крон. Рабочие места, занятые русскими эмигрантами, освобождаются в пользу граждан республики.

Меняются не только экономические условия жизни .эмигрантов. Меняется политическая атмосфера внутри страны, отражающая новую ситуацию в Европе. Чехословацкое правительство давно подвергалось давлению со стороны Москвы, раздраженной тем, что оно предоставило убежище русской эмиграции. По мере налаживания межгосударственных связей давление усиливается. Без конца игнорировать факт присутствия по соседству огромной большевистской империи Западная Европа не считает целесообразным. Чехословакия и так, в отличие от Франции, Италии и особенно Германии, с признанием СССР не торопилась, ограничившись торгпредством и дипломатической миссией, открытой в 1921 году. Дипломатические отношения были установлены только в 1934-ом, а год спустя обе страны заключили пакт о ненападении. Чехословацкие коммунисты и другие левые силы, поощрявшиеся Москвой, ринулись в атаку на правительство, требуя отказа от поддержки русской эмиграции, в т.ч. материальной. Возникновение фашистской диктатуры в Германии еще более осложняет обстановку. Министр иностранных дел, а с 1935 года, после Масарика, президент республики Эдуард Бенеш, исходил из того, что небольшое государство не может позволить себе независимую внешнюю политику. Оказавшись в силовом поле двух диктатур, республика должна была сделать выбор.

Широкая общественность, как это чаще всего бывает, не утруждала себя анализом обстановки и фактов, тем более, шокирующих, предпочитая успокаивающие мифы и слепой оптимизм. Прежний опыт и осведомленность эмигрантов о том, что творится в СССР, никого не убеждали, равно как и свежие свидетельства очевидцев. В 1936 году на чешском языке, раньше, чем на русском, английском, немецком, вышла книга Ивана Солоневича «Россия в концлагере». Ее автор, советский спортивный журналист, осужденный ГПУ на восемь лет лагерей и сумевший в конце концов бежать заграницу, за 35 лет до Солженицына создал потрясающий документ, не уступающий «Архипелагу ГУЛАГ». Не менее шестнадцати миллионов узников в тысячах сталинских концлагерей – как бы население всей Чехословакии! - представить себе такое и переварить обществу было трудно. Оно охотнее переваривало погодинских «Аристократов» на театральной сцене и «Путевку в жизнь» – на экранах кинотеатров. Зато пресса щедро расписывала безобразия гитлеровского режима, хотя он оставался только прилежным учеником, с вожделением поглядывавшим на Восток. Известно, что в 1922 году Геббельс высоко оценил преимущество политической системы СССР, основанной на абсолютной диктатуре одной партии, а в конце 30-х Москву посетили немецкие эксперты, изучавшие опыт советских концлагерей.

В итоге чехословацкое общественное мнение, подкрепляемое снова усилившимся русофильством – на этот раз просоветским! – все более симпатизировало великому восточному соседу. Присутствие русских эмигрантов создавало властям неудобства, а то и раздражало. Существовала, например, инструкция, не рекомендовавшая официальным лицам и государственным служащим посещать эмигрантские мероприятия…

Профессор Сергей Булгаков уехал во Францию еще в 1925-ом. Доцент Георгий Флоровский – туда же, в 1927-ом. Директор семинара им. Кондакова, профессор Георгий Вернадский – в том же году, в США. Марк Слоним – в 1928-ом, во Францию. Профессор Дмитрий Чижевский в 1932-ом, в Германию. Сергей Прокопович в 1939-ом, в Швейцарию. Роман Якобсон а том же году, в США - через Данию, Норвегию, Швецию… Мюнхенская трагедия была уже разыграна, Гитлер дорвался до Судет, бывший генерал царской, позднее белой армии Сергей Войцеховский, ставший в эмиграции чехословацким генералом и командующим 1-ой армией, в Пражском Граде настойчиво, но тщетно убеждает президента Бенеша в необходимости вооруженного сопротивления фашистской интервенции. Полгода спустя, в марте 1939 года, Чехословакия была оккупирована целиком. Первая республика перестала существовать.

«Русская акция» прекратила свою деятельность. Поддержка государством социально слабых слоев эмиграции, русских ученых и представителей культуры сведена к минимуму. Большинство научных учреждений и учебных заведений, созданных русской эмиграцией, закрыто. Возможности обменять статус беженца на чехословацкое гражданство у тех, кто до сих пор стремился сохранить свою «русскость», больше нет. А была: хотя чехословацкие власти без особой охоты шли навстречу ходатайствам о гражданстве, все же из десятка тысяч русских эмигрантов, остававшихся в республике во второй половине тридцатых, просьбы нескольких тысяч ( около трех ) были удовлетворены. В том числе и генерала Войцеховского.

Нацистская Германия относилась к русским эмигрантам враждебно. Диктаторский режим не мог считать благонадежными тех, которые почти двадцать лет прожили в демократической стране. Тем более, что в дискуссиях о том, какую позицию занять в случае войны между Германией и СССР, значительная часть эмиграции склонялась к мысли, что последний практически защищал бы интересы России.

Немцы установили строгий контроль над эмигрантами, учредив в Праге Русский эмигрантский центр. В день нападения Германии на СССР гестапо арестовало несколько сот эмигрантов из числа демократически ориентированных и политически активных, часть отправила в концлагеря, часть, продержав до осени в тюрьмах, выпустила, установив надзор. Среди эмигрантов, участвовавших в Сопротивлении, были жертвы. Новая волна репрессий обрушилась в 1944 году, когда советские войска вступили на территорию Чехословакии. Но самое страшное было впереди.

Автор одной из работ о русской эмиграции отмечает, что по датам арестов эмигрантов органами НКВД «можно по карте Чехословакии проследить движение советских войск с востока на запад».

В Праге охота началась в день освобождения, 9 мая 1945 года. Попытки спастись бегством через демаркационную линию, отделявшую американскую зону от советской и проходившую через Пльзень, Писек, Чешские Будеевицы, были почти безуспешными. С советской стороны линия была сразу же заперта «на замок», а рискованное путешествие ночью по тайным лесным тропам было не под силу, особенно пожилым людям и семьям с детьми. Людей хватали открыто, в любое время дня и ночью, дома, на улице, у подъезда, в транспорте, на службе. Домашние ничего не знали о судьбе близких, те просто исчезали бесследно, многие – навсегда. Органы НКВД обычно занимали те же здания, в которых перед этим находилось гестапо, так что узников бросали в знакомые им камеры. Среди арестованных были и те, что давно получили гражданство. Писатель Константин Чхеидзе позднее вспоминал о том, как все, оказавшиеся с ним в одной камере, были возмущены произволом: их, граждан одной страны, без согласия последней арестовывают агенты другой страны!

Чехословацкое правительство еще за год до этих событий подписало в Лондоне соглашение с СССР о порядке передачи полномочий на освобожденных территориях - от военных властей гражданским органам управления. В действительности никакие полномочия не передавались, и соглашение никогда не выполнялось. Вместе с армией шла контрразведка, имевшая неограниченную власть. Чехословацкая сторона вела себя пассивно, опасаясь осложнить союзнические отношения. Объективности ради надо сказать, что похищались не только эмигранты. Военной добычей СМЕРШа стали также десятки тысяч чехов и словаков, в основном из небольших городов и сел. Чаще всего это были молодые и здоровые парни, которых обманом – под предлогом восстановления разрушенного моста или дороги - сгоняли за колючую проволоку, заталкивали в грузовые вагоны и как рабскую силу везли в Донбасс, на Крайний Север, в Сибирь, пополняя советские концентрационные лагеря. Семьи тщетно пытались что-то узнать о судьбе пропавших. Жертвы возвращались домой через пять – десять лет, в лучшем случае – одна из трех. Остальные гибли. Советская юстиция никогда не признавала международное, или «буржуазное», как она его называла, право. Перед ней был виноват каждый, независимо от национальности и гражданства, если подозревался в нелояльности к советской власти. А под подозрением были все без исключения.

Русских эмигрантов, схваченных советскими спецслужбами на территории Чехословакии и депортированных в ГУЛАГ, было не менее тысячи, точных сведений нет. Генерал Войцеховский умер в 1951 году в Озерлаге, недалеко от Тайшета. Писатель и публицист Константин Чхеидзе вернулся домой через десять лет. Философ-евразиец Петр Савицкий, теоретически обосновавший свои просоветские симпатии, вернулся в Прагу тоже после десяти лет концлагерей. Юрист, писатель, профессор Георгий Гарин-Михайловский, сын знаменитого автора «Детства Тёмы» и «Гимназистов», погиб в заключении в Воркуте. Русский дипломат, переводчик, владевший десятью языками, «отец русской эмиграции в Чехословакии», пользовавшийся всеобщей любовью соотечественников, Владимир Рафальский выбросился из окна пражского дома, куда после ареста был привезен советской контрразведкой. «Дух русской Праги», исследователь Пушкина, Достоевского, Гоголя, профессор Альфред Бем, писавший на русском, немецком и чешском, погиб после ареста в мае 1945-го: по одной версии выбросился из окна, по другой – расстрелян во дворе пражской тюрьмы Панкрац…

Некоторым повезло больше. Историк искусств, директор пражского института им. Кондакова, Николай Андреев отсидел только (!) два года в тюрьмах советских спецслужб в различных городах Восточной Германии. В 1948 году его пригласили читать лекции в Кембридж, и он поселился в Англии.

А более всего повезло тем, кто, не дожидаясь прихода советских войск, перебрался на территории, которые предположительно должны были занять западные союзники. Русским мужьям-эмигрантам, состоявшим в смешанном браке, было чрезвычайно трудно убедить жену-чешку в том, что им грозит опасность и надо уходить из собственного дома. Но и западные союзники вели себя по-разному. Англичане весьма охотно выдавали русских советской стороне. Наиболее гуманными были американцы, лагеря беженцев в их секторе Германии действовали после войны еще семь лет.

Перед наступающей лавиной советской армии на Запад бежало более семи миллионов человек (есть цифра и 30 миллионов!), уже вкусивших прелестей коммунистического режима или опасавшихся его установления: из Прибалтики, Польши, Венгрии, из восточной части Германии, с Балкан. Среди беженцев были русские, украинцы, белорусы и многие другие, из числа попавших в зону немецкой оккупации, вывезенных на принудительные работы в Германию или сумевших туда каким-то образом выехать.

Русские эмигранты из Чехословакии находили новое место проживания в странах Западной Европы, в Южной Америке, ехали и в США. В глазах американских чиновников Советский Союз оставался только одной из держав-победительниц, больше они ничего о нем не знали. Сотрудник американского консульства, выдававший визы, любопытствовал: «А почему не хотите вернуться в Россию? Война кончилась, скоро у вас пройдут выборы, если вам не нравится Сталин, выберете кого-нибудь другого!»

Чехословацкие коммунисты, вернувшиеся из Москвы после разгрома фашистской Германии, будучи влиятельной политической силой, получили ряд важнейших постов в правительстве. Готовясь к полному захвату власти, они в первые же дни приступили к ликвидации всех остатков ненавистной им русской эмиграции. Закрывались еще сохранившиеся русские школы и учреждения. Наиболее драматической акцией была передача СССР бесценных эмигрантских архивов.

Русский заграничный исторический архив в Праге был подарен «Российской Академии наук к ее 150-летнему юбилею», как отмечалось в распоряжении министра просвещения. В правительственном постановлении «подарок» был приурочен «к 220-ой годовщине» той же Академии. Нелады с историей и арифметикой были у обеих инстанций: Императорская Санкт-Петербургская Академия наук была основана, как известно, в 1724 году. С юридической точки зрения передача была незаконной. Архив содержал множество материалов, отданных владельцами их только на хранение и без их ведома не подлежащих никакой передаче кому бы то ни было. Архив, возникший в 1923 году, был составной частью библиотеки Земгора. В нем сосредоточились уникальные материалы по истории общественных отношений в России с середины 19-го века до послеоктябрьской эмиграции: три миллиона страниц документов, из них – 70 тысяч страниц воспоминаний и дневников, богатая коллекция периодических изданий.

Представители Госархива СССР в благодарностях за «подарок» не рассыпались, процедура скорее напоминала конфискацию. Ведь материалы ждала «научно-исследовательская работа» в ведомстве Берии: в архиве хранились списки членов эмигрантских организаций, сотрудников редакций, сведения о деятельности эмигрантов. А последние уже томились в застенках и требовался «компромат», чтобы отдать их в руки военных трибуналов.

Бесценная коллекция Русского культурно-исторического музея, открытого в 1935 году в Збраславе (Прага), отражала культурную жизнь эмиграции и ее творческие достижения: четыреста живописных полотен, рисунков, скульптур ста с лишним авторов (среди них – Репин, Рерих, Добужинский, Анненков), архитектурные проекты, исторические реликвии, антиквариат, библиотека – почти три тысячи книг и журналов. За актом своевольной передачи Советскому Союзу этого музея стоит загадочная личность его основателя, Валентина Булгакова, который в 1948 году благополучно возвратился на родину и даже получил пост директора Музея Льва Толстого в Ясной Поляне.

«Страшно хотелось бы в Прагу», - писала из Франции в уже цитированном выше письме Анне Тесковой Марина Цветаева. Пражскими реалиями отмечены ее стихи и проза. Вшеноры, Иловище, Мокропсы – это пригороды тогдашней Праги. Смиховский холм, гора в «Поэме Горы» – Петржин, с канатной дорогой и башней на вершине, с крутыми склонами, устремленными вниз, к Влтаве. В стихотворении «Рыцарь на мосту» – Карлов мост. «Плачем гнева и любви» стали «Стихи к Чехии», написанные в трагические для страны месяцы. Цикл «Сентябрь» – о 1938-ом, о Мюнхенском предательстве, цикл «Март» – о 1939-ом, о гитлеровской оккупации. Отчаянье («Что с тобою сталось, край мой, рай мой чешский?») и вера «в народ моей любви» («Не умрешь народ! Бог тебя хранит!») – основные мотивы страстного цветаевского монолога.

Праге посвящены лучшие страницы книги Марка Слонима «По золотой тропе», книги о Чехии, по которой писатель много путешествовал, историю и народ которой хорошо знал. С благодарностью вспоминал Чехию Роман Якобсон, влюбленный в старую чешскую культуру и чешскую поэзию. Он побывал в Праге в 1968 году на Международном съезде славистов…

Русская эмиграция и 70 лет спустя часто напоминает о себе. Пражское кладбище в Ольшанах. Здесь могилы Аркадия Аверченко и Евгения Чирикова. Здесь же православный храм Успения пресвятой Богородицы, построенный по проекту русского архитектора Владимира Брандта, он погиб от рук гестапо во время ареста. Недалеко от Карлова моста – Славянская библиотека, в ней книги и периодика, оставшиеся от Русского заграничного исторического архива. Русский «профессорский дом» в районе Бубенеч, на ул. Рузвельта. Построен эмигрантским строительным кооперативом. Здесь жили Николай Лосский, Альфред Бем, Петр Савицкий. Мемориальная доска напоминает о тех, которые в 1945-ом стали узниками советских концлагерей…

Особой благодарности заслуживают сегодняшние историки, потомки русских эмигрантов, и чешские ученые, занимающиеся русской эмиграцией и стремящиеся привлечь к ее драматической судьбе внимание чешской общественности и парламента. Благодаря их усилиям недавно восстановлена память об армейском генерале Сергее Войцеховском, который указом президента Вацлава Гавела за особые заслуги перед чешской страной был посмертно удостоен высшей правительственной награды – Ордена Белого Льва III степени.

Евгений ВЕРБИН, Прага—Ческе-Будеевице